– Ты знаешь, кажется, я поняла, чего нам всем не хватает, – тихо произнесла Ирина. – В нас нет сострадания. Мы не хотим войти в положение другого человека, понять его душу. Нам нет ник акого дела даже до самых близких…
Мы с женой стояли посреди старого, совсем заброшенного кладбища перед поваленным и лежащем явно не на своем месте надгробным памят ник ом. По черному камню были вырезаны слова:
«Господи, упокой душу усопшаго с миром.
Здесь почиет прах
Коллежскаго Советника
Николая Александровича
Х О Н Е Н Е В А.
Скончался 1845–го года июня 13–го
дня на 62–м году от рождения.
Брату и благодетелю от преданной Сестры»
– Думаешь, в наше время существуют сестры, способные написать такое? – продолжала Ирина.
Совсем неподалеку от нас лежал другой, почти такой же на вид памят ник , когда–то стоявший над останками той самой дамы, которая пережила своего брата. Надписи на трех сторонах были тоже похожи на предыдущую: «Господи! Прими душу усопшей рабы Твоей с миром и сотвори ей вечную память. Преставилась 1855–го года февраля 27–го дня на 67–м году от рождения. Здесь почиет прах тайной советницы Екатерины Александровны Храповицкой, урожденной Хоненевой. Супруге и нежной матери от скорбно пораженных мужа и детей!»
Кладбище было настолько древним и уединенным, что его так и хотелось назвать старинным словом «погост». Ушедшие в землю могильные плиты с почти стертыми надписями, пустая церковь с березами на крыше, огромные, почти до купола вязы, покрытая мхом искривленная кирпичная ограда, кованый крест и решетки на покосившихся воротах и калитке, кусты акаций у входа… Более ничего вокруг не было – ни села, ни даже домика или какого другого напоминания о человеке. Только лес и тишина.
Храм стоял на возвышенности, и с поляны перед ним открывалось уходящее до горизонта «море» сосновых лесов. Пели птицы, в траве зрела крупная земля ник а, в небе вокруг колокольни с визгом носились стрижи, и было ощущение не пугающего, а напротив, удивительно прекрасного безлюдья.
– Вряд ли, – ответил я на почти риторический вопрос Ирины. Сейчас не принято говорить о своих чувствах, тем более о вечной памяти. Само это понятие почти исчезло из нашего языка. А сострадать … Сострадать мы не только не хотим, но наверное, просто уже не можем. Ведь «сострадать», «сопереживать», «сочувствовать» подразумевает наличие чего–то со–вместного, общего. А что общего между нами, нынешними: вера, мораль, культура? Нас даже язык уже не объединяет. Скажи кому–нибудь на улице о совести, чувстве долга перед Родиной, о любви к ближнему – и тебя просто не поймут. Еще Достоевский писал, что сострадание в его время считалось отжившим и даже предосудительным. А из того, что у нас одинаковые джинсы, квартиры или мебель или оттого, что мы все смотрим одни и те же сериалы, сострадания как–то не воз ник ает. Да что говорить, вспомни тех женщин на дороге сегодня утром.
…Накануне того летнего воскресного дня жена вдруг предложила: «Давай, съездим к матушке Татьяне!» Её институтская подруга вышла замуж за священ ник а, стала «матушкой» и теперь жила в полусотне километров от Владимира «на приходе» церкви Святой Троицы в селе с необычным названием Заястребье. Странное название села, желание повидаться со старыми друзьями и провести день в семье священ ник а пересилили все наши сомнения и лень. Погода стояла чудесная, и наутро мы сели в свой «Запорожец» и по «холодку» помчались по муромской дороге, надеясь поспеть к литургии.
На подъезде к Судогде нам и повстречались те две женщины с корзинами. Кажется, они несли что–то на рынок. Одна из них повернулась к нам лицом и подняла руку, но мы привычно проехали мимо.
Наказание не замедлило себя ждать. Добравшись, наконец, до дома матушки, мы увидели замок на двери, а соседка поведала, что батюшке пришла телеграмма от родных, и они уехали. Добрая Марья Ивановна напоила нас чаем, накормила, но день все же казался потерянным и, ища причину этому, я не раз вспомнил женщину с протянутой рукой.
Обратно ехали уже не торопясь, а потому еще издали заметили в стороне от дороги маковку колокольни над лесом. Вскоре в ту сторону пошла лесная дорога и мы решили взглянуть на эту так издалека заметную церквушку или на то, что от нее осталось.
… Ирина будто не слышала моего ответа. Она, по–прежнему, стояла погруженная в свои мысли, тишину старого кладбища и созерцание поразивших ее памят ник ов. Мир уединенного погоста и полное безлюдье были настолько необычны для нас, горожан, что я не удивился бы, если бы она перешла на шепот.
Воображение Ирины уносило ее всё дальше и дальше:
– Интересно, как она выглядела, эта Катерина Александровна? Может быть, где-нибудь в музее висит на стене картина с ее изображением и табличкой: «Неизвестный художник . Портрет неизвестной». Только вот, те, кто него смотрят, ник огда не узнают об этом кладбище, а мы… мы ник огда не увидим ее лица, не узнаем, как она жила, кто были ее родители, кем стали дети…
– Ну, почему же. – раздалось вдруг позади нас. – Её отец имел чин бригадира, так же, как отец пушкинской Татьяны Лариной. К нему полагалось обращаться со словами «Ваше Высокородие».
За нами стоял неизвестно откуда взявшийся высокий и худой молодой человек с очень простым, открытым лицом. Одет он был как-то не по-летнему: в тяжелые походные ботинки и рубашку с длинными рукавами. На плече висела полевая сумка, а в руках он держал огромный сачок для ловли насекомых. Такими же, только намного меньших размеров мы когда–то пользовались во время летней полевой практики на биофаке университета.
– Меня зовут Сергеем, – представился наш новый знакомый, а мы всё приходили в себя, пораженные этим «чудом» – явлением живой души на заброшенном кладбище.
Ирина первой пришла в себя и, назвав наши имена, конечно же, не удержалась от женского любопытства.
– Вы что, бабочек здесь ловите? – с явной иронией спросила она, рассматривая его снаряжение.
– Ну что вы, бабочек – и на кладбище! – простодушно удивился тот. – Просто увидел вашу машину, вас, вот и подошел. Хотя, вообще-то я – энтомолог, занимаюсь классификацией насекомых. Только не бабочек, а мелких паразитических перепончатокрылых. По–русски их называют наездниками. Во Владимирской области этих «зверей» никто никогда не собирал, вот я и пытаюсь кое-что отловить.
– Значит, мы с вами коллеги, – настала моя очередь вступить в разговор. – Я тоже окончил биофак, преподаю биогеографию. Но, простите, Сережа, каким образом ваши насекомые связаны с родом Хоненевых?
– Никаким, разумеется. – Сергей великодушно прощал нам наше бесцеремонное любопытство. – Я ведь не местный, живу в Петербурге, служу в Академии наук. А здесь, под Судогдой уже не первый год снимаю полдома у бабушки, выезжаю сюда с семьёй на летнее время. Как-то раз, также как и вы, впервые забрел на это старое кладбище и долго бродил среди поверженных памят ник ов. Было очень жалко и Хоненевых и других усопших. И в то же время стыдно, что их фамилии мне ничего не говорят. А ведь муж Екатерины Александровны имел очень высокое положение. По «Табели о рангах» тайный советник приравнивался к генералу-лейтенанту в армии и вице-адмиралу на флоте. В общем, когда я вернулся осенью домой, то всё свободное время стал проводить в библиотеках. Заодно и образовывался: на биофаке, к сожалению, историю не преподавали. Так вот и узнал о Хоненевых. Кстати, отец этой дамы и ее дед Семен Иванович тоже погребены на этом погосте, но их могил я так и не нашел. Один человек рассказывал мне, что видел надгробие с надписью «поручик Семен Иванович Храповицкий преставился 1789 года…», но где оно теперь?
– Они что же, жили здесь неподалеку?
– Конечно! Да вы разве не видели усадьбу в Муромцеве? – пришло время удивляться Сергею.
– Нет. Мы торопились и ник уда не сворачивали.
– А и не надо было сворачивать. Дорога идет как раз по границе усадебного парка. Если вы едете в ту сторону и не спешите, то я могу показать и парк и замок. Тем более, что мне нужно в поселок за продуктами. Так что, поедем?
–Поедем, – ответила за нас обоих Ирина. – Только давайте немножко побудем еще на этом месте. Мне хочется побыть в этой тишине, надышаться ею. А вы, Сергей, расскажите, пожалуйста, о Хоненевых. Все, что знаете…
Мы вышли на поляну перед церковью и уселись под большой развесистой березой. В тишину летнего утра незаметно прибавилось тихое стрекотание луговых кобылок всего в метре от нас.
– Это, как вы сказали, «место», называется Николой Новым, – начал Сергей. – Когда-то здесь на косогоре располагалось большое село – Новое Никольское. Давным-давно, может быть еще при отце Екатерины Александровны.
К сожалению, я и сам не много узнал о Хоненевых. Приходится больше догадываться, домысливать. Этот старинный род вымер. Точнее, как говорят генеалоги, фамилия пресеклась. Хоненевы были не титулованными провинциальными дворянами и прошли по жизни скромно, избегая блеска и пороков высшего света.
В дореволюционных энциклопедиях сказано, что род Хоненевых был записан в шестую часть родословной книги Черниговской губернии и вел своё начало от некоего «Рахмана, Третьякова сына», упоминавшегося в 1570-м году. Существовал и дворянский герб Хоненевых.
Хоненевы владели землями в окрестностях Судогды ещё во второй половине семнадцатого века, то есть более трех веков назад. В старых бумагах их называли и Ханеневыми и Хоненевыми. По этой причине я полагаю, что первый слог в фамилии был безударным, а ударение надо делать на втором слоге.
Оказалось, что столь ник Афанасий Хоненев в 1677–78 годах в составе русской армии защищал от турок крепость Чигирин – военный и политический центр южной Украины. Благодаря мужеству её защит ник ов турки были дважды разбиты под стенами крепости. За это мужество соседняя деревня Алекино была «дана Афонасью Петрову сыну Хоненеву за Чигиринские ево службы…».
По переписным книгам 1678–го года сельцо Муромцево, там, где сейчас замок, уже числилось за братьями Хоненевыми и было центром тогдашней административной единицы – «стана Муромское сельцо».
В том же 1678-м году на том месте, где мы сидим, стоял деревянный храм во имя Пресвятой Богородицы Одигитрии с приделом Николы Чудотворца. Спустя сто лет, когда эти земли стали хоненевскими, рядом появилась еще одна, Никольская церковь. В 1781-м году на месте этих двух церквей и, как я думаю, не без участия Хоненевых возвели каменный храм, тот самый, который сейчас перед нами. Так что ему уже более двухсот лет. Представляете! Храм освятили в честь Сретения Господня, но приделы оставили в честь прежних церквей – Никольский и Казанской иконы Богородицы.
Первым Хоненевым, упокоившимся на здешнем кладбище, был дед Екатерины Александровны, Семен Иванович, скончавшийся в 1789-м году на 76-м году от рождения. Своего сына Александра он определил в лейб-гвардию, лучшую часть российской армии того времени. Как я уже говорил вам, Александр Семенович дослужился до бригадира, то есть воинского звания между полков ник ом и генерал-майором. Тогда было принято отправлять в отставку лейб-гвардейцев, производя их в бригадиры. Так что, скорее всего, и пушкинский Дмитрий Ларин смолоду служил в гвардии.
Сергей сделал паузу, а у Ирины тут же воз ник новый вопрос:
– Сережа, как можно запомнить столько дат и имен? Вы что, учите их наизусть?
– Да нет, просто мне интересно. Всё откладывается в памяти само собой. К тому же имена людей запомнить гораздо проще, чем удержать в памяти особенности какой–нибудь жилки на крыле насекомого. Впрочем, мои познания о Хоненевых уже почти исчерпаны. Остальное скорее из области предположения.
Я не знаю, как звали мать или бабку Екатерины Александровны, но очень вероятно, что одна из них тоже носила имя Екатерина. Дворяне дорожили фамильными именами, а Хоненевы не были исключением. В их роду известны, например, три Семена: дед, внук и правнук.
Те двое людей, у чьих памят ник ов мы стояли, наверное, были очень дружны. Брат и сестра, они были почти ровес ник ами, росли и воспитывались вместе. Поэтому и общего между ними могло быть очень много.
Николай, видимо, служил в Петербурге, потому что в 1804 году получил придворное звание камер-юнкера. То же самое, которое впоследствии было пожаловано Пушкину. Почему-то он не воевал с французами. По крайней мере, все его чины были сугубо штатские: надворный советник , коллежский советник .
Вы, конечно, ждете рассказ именно о Екатерине Александровне. Я и сам хотел бы быть на вашем месте. Но в те времена у дам не бывало послужных списков. Они не занимались политикой, не стояли у прилавков, не красовались на сценах. Весь смысл их жизни составляли дом, семья, забота о детях, а главная ценность женщины заключалась в качествах ее души.
Екатерина Александровна была замужем. Её супруг, Иван Семенович Храповицкий был на год старше жены, имел хорошее положение в свете. 6 июня 1810 года, в Москве двадцатитрехлетняя Екатерина Храповицкая родила сына Семена, будущего полковника лейб-гвардии Семеновского полка. Крестным отцом младенца стал его дядя, Николай Семенович Хоненев. А сын Семена, Владимир, то есть внук Екатерины Александровны, и построил в Муромцеве знаменитый замок.
– Вот и всё о Екатерине Александровне, – закончил свой монолог Сергей. – Судя по эпитафии, у нее были и другие дети, а она сама была доброй и нежной матерью. Возможно, со временем найдутся ещё какие-то упоминания об этой даме, но больше всего мне хочется верить, что существует тот, как вы выразились, «портрет неизвестной», на который можно взглянуть своими глазами. А ещё хочется сделать так, чтобы памят ник и не лежали, как камни на дорожке, а заняли бы пусть новое, но покойное место. Я даже в Петербурге вспоминаю об этих надгробьях, и мысль, что их могут украсть какие-нибудь негодяи, не даёт мне покоя…
Спустя полчаса мы были в центре небольшого поселка «городского типа». Как обычно, у этого уродливого гибрида города и деревни часть территории была застроена кирпичными пятиэтажками, а вокруг располагались настоящие деревенские окраины. Место, куда привел нас Сергей, было, вероятно, одним из самых оживленных после продуктового магазина. Здесь стояло здание совхозной конторы или правления, а рядом с ним располагался не то гараж, не то ремонтная мастерская сельхозтех ник и. Вместо травы землю покрывали ржавые запчасти и рыхлый слой пыли, зелень же на деревьях была какого-то неживого, грязного цвета. Сразу почувствовалась духота летнего полдня.
– Постарайтесь не замечать ничего современного, хотя это и трудно, – попросил нас Сергей. – А я расскажу вам занимательную историю, которую слышал от здешних старожилов, и в которой, наверняка, много правдивого.
Говорят, однажды, примерно, в начале 1880-х годов, молодой Владимир Храповицкий, внук Екатерины Александровны, путешествовал по Европе. Кажется, во Франции его восхитили великолепные средневековые замки. Польщенные французы стали на все лады расхваливать свою страну и не преминули кольнуть русского путешествен ник а: в России-де такого не встретишь. Получилось почти как с лесковским Левшой. В обиде за державу Храповицкий будто бы сказал: «Не велико искусство, и мы такое можем сотворить!» Словом, заключили пари, что Владимир за несколько лет построит в России подобный замок.
В 1884 году Храповицкий вышел в отставку и поселился здесь, в Муромцеве, на судогодских землях Хоненевых, которые с приданным его бабушки перешли во владение Храповицких. И вот Муромцево было выбрано местом для замка. Ну, а сейчас попробуйте представить себя на месте его, допустим, французских гостей.
…Прошло три или четыре года. Владимир Храповицкий пригласил старых знакомых к себе в Россию. Последнюю часть пути до Муромцева они могли проехать на лошадях, но могли приехать и в вагоне поезда: к Муромцеву была проложена узкоколейная ветка. Так или иначе, но в конце концом иностранцы оказались, примерно, на том же месте, где и мы сейчас. Напрягите воображение и вместо этого разрушенного здания представьте себе…
Еще издали гости разглядели красные пирамидки крытых черепицей башен и силуэты зданий, совсем не соответствующих русскому стилю. Конечно, до настоящего замка этому сооружению было очень далеко, но чужестранцы, не желая обидеть хозяина, принялись выказывать своё восхищение зданием. «Ну, что вы, господа, – вежливо остановил их хозяин. – Это всего лишь мой скотный двор».
Через несколько минут коляска оказалась возле чугунной ограды и, миновав ворота, остановилась. Взору гостей предстал настоящий дворец!
Прямо перед ними открывалась большая, ровная поляна, обрамленная по краям дорожками для экипажей. Позади этой площади стоял великолепный двухэтажный дом. Его флигели заканчивались башнями, соседние из которых образовывали как бы въездные ворота. Каждые три окна нижнего этажа объединяли полукруглые арки. Всего таких арок было девять. Крытая черепицей центральная часть дома имела высокую готическую крышу, на фоне которой белым прямоуголь ник ом выделялся герб Храповицких. Утопленные в полу-стрельчатую арку три центральных окна второго этажа и зубчатый край карниза и впрямь придавали дому черты европейского замка.
«Примите наши поздравления, мсье Храповицкий, – начал один из французов. – Ничего подобного в России мы ещё не видели. Правда, у вас нет деревьев и газонов перед дворцом, но это, я думаю, дело времени».
«Благодарю вас, – скромно отвечал хозяин. – Мне действительно приятно слышать эти слова. Что же до деревьев и газонов, то они здесь и не предполагались. Ведь это всего лишь мой конный двор!»
Мы с Ириной слушали легенду, переводя глаза то на рассказчика, то на пыльный и грязный двор перед нами. Старое, обветшалое здание ник ак не превращалось в нашем воображении даже в подобие дворца. Забитые чем попало окна, жуткого вида двери, облетевшая черепица, кучи мусора возле стен… Это хотелось скорее забыть и не видеть. Солнце пекло голову, где-то рядом тарахтел трактор, лаяли собаки.
– Пойдемте, – спас нас Сергей. – Видите там за свалкой деревья? Это и есть собственно усадьба. Туда и повел когда-то своих гостей Храповицкий.
Через пару минут мы оказались под пологом старого тенистого парка. Прежде он, несомненно, имел красивую и надежную ограду, но теперь ее заменял обыкновенный деревянный забор. Вместо положенных по старым правилам ворот в заборе зияла пустота.
Где-то здесь проходила большая березовая аллея, – продолжил экскурсию наш гид. – В отличие от традиционных липовых, темных и плотных, такая аллея была просторная светлая. Белые стволы берез делили её на три части – широкую центральную для экипажей и две узкие боковые для пешеходов. Аллея была прямая–прямая и называлась, знаете, как? «Отрадная!» А вход в усадьбу начинался с двух очень красивых восьмигранных столбиков со светиль ник ами наверху.
Парк был очень запущенным и наверняка привел бы в ужас садов ник ов прошлых веков. Молодая беспорядочная поросль почти уничтожила следы аллей и былой планировки. Воз ник шие на месте умерших деревьев полянки пестрели цветущими луговыми травами. Но вот мы подошли к самому старому участку парка, и моему удивлению не было конца.
– Посмотрите на это дерево с длинными, как у елки шишками. Это же американская веймутова сосна! Она образует великолепные хвойные леса вокруг Великих озер и вдоль реки Святого Лаврентия. А вот это – пихта бальзамическая, одна из основных пород канадской тайги. Какие же они высокие! А там еще и туи, целая рощица. У меня такое ощущение, что я стою среди дикой природы Северной Америки.
– А на самом деле – в дендропарке, – вернулся меня на родину голос Сергея. – Я думаю, здесь можно было легко представить себя героем куперовских романов. Ведь в муромцевском парке росли ещё и голубые ели, сосны Мурея, американская липа, американские клены. Вы, наверное, упоминаете о них на лекциях по биогеографии. А можно было постоять и под сибирским кедром или сибирской лиственницей и пихтой. Сколько же пород деревьев и кустар ник ов росло в парке в целом, сказать трудно. Одни пишут – около восьмидесяти, другие – до полутора сотен. В последние годы парком владел местный лесотехнический тех ник ум, но основа дендрария была заложена, конечно, Владимиром Храповицким. При нем в Муромцеве работали известный лесовод Карл Тюрмер, директор парков города Риги – Куфельт, смотритель парков шереметевского Кускова – Карл Энке.
При закладке усадьбы парк имел правильную планировку и назывался французским. Его аллеи были симметричны друг другу и главным осям господского дома. Спустя два десятка лет к тому парку добавили другой, английский с характерными для него искривленными дорожками, закрытыми лужайками и прудиками. Оба парка занимали примерно сорок гектаров. Сейчас же от них осталось всего восемь.
За этим разговором мы приблизились к очень большому, но плохо обозреваемому зданию. Оно располагалось боком к нам и было искажено пристроенной сбоку деревянной террасой с забитыми досками дверями. Мы обошли угол дома, развернулись к фасаду и застыли в изумлении.
Перед нами стоял сказочный средневековый замок!
Мощные серые стены замка смотрели на нас невероятным количеством окон, а сверху завершались большими и маленькими, круглыми и четырехугольными крышами башен и башенок. Разновысотность покрытых черепицей крыш делила дом на несколько самостоятельных частей. Больше других выделялась высокая круглая башня с зубчатым верхним краем. Подобные, только ещё более мощные, так называемые «донжоны», были непременной принадлежностью замков древней Европы. Не хватало только рва и перекидного моста, зато без них замок выглядел более парадным и совсем не суровым.
– Господи, какая красота! – выдохнула Ирина. – И я всю жизнь прожила в часе езды от нее, не зная о существовании такого чуда. Сережа, я всегда буду благодарна вам за эту минуту!
На лице Сергея появилась добродушная улыбка.
– Спасибо! Глядя на вас, я представлял себе гостей Храповицкого. Они, наверное, также стояли перед замком, не находя слов для восхищения. Добавьте ещё развивающийся флаг на башне, чистоту жилого дома, а вместо этих сорняков вообразите розарий, постриженные туи и пальмы в кадках. В общем, сказка! Маленький Версаль или Петергоф.
Мы дошли до главного входа в здание и оказались на оси великолепной террасы, множеством ступеней уходящей от замка к видневшемуся вдали водоёму. Сергей продолжал:
– Здесь один ниже другого располагалось несколько прудиков. Вместе они образовывали необыкновенной красоты каскад. По бокам каскада проходили пешеходные дорожки, а завершением всего был большой круглый пруд-чаша. Из окон замка за каскадом виднелось большое озеро, а вся перспектива завершалась стоящей за озером белокаменной колоннадой, символизирующей античные руины. К счастью, вся эта красота осталась запечатленной на старых фотографиях.
Постепенно приходя в себя от первого восторга, мы начинали замечать в каком упадке, находится здание или все окружение парка. Почти все окна были лишены стекол, по крышам и карнизам росла густая березовая поросль. Повсюду была видна разрушенная кладка, задранные ветром листы кровли. Дворец имел совершенно нежилой, запущенный вид.
– Он что, совсем пустой, на ремонте? – спросила Ирина, подходя к забитому досками стрельчатому окну.
– Не только пустой, но и совершенно ник ому не нужный, бесхозный. Этот старый замок просто оставлен на разграбление людям и уничтожение непогодой. – В голосе Сергея появились неподдельно печальные ноты. – Уже полтора десятка лет сюда может войти любой желающий и унести все, что только поднимет. Кто же откажется от разрешенного грабежа? А для дач или сараев сгодится всё. Вот и результат. В одной из комнат какие-то мерзавцы недавно развели костер прямо на паркетном полу, да еще жарили на нем украденную курицу.
– Подождите, Сережа. Неужели никто не знает об этом замке? Ведь есть же у нас и охрана памятников, и реставрация и управления культурой. Такое здание непременно должно стоять на учете и госохране.
– Да, конечно, на бумаге всё так и есть, но какова действительность – смотрите сами. До 1977–го года в замке располагался лесной техникум, который хоть как-то поддерживал жизнь в здании. Хотя уже и тогда перестройки внутренних помещений был такими, что прежние владельцы едва узнали бы стой дом. Главную башню, например, превратили в водонапорную. На ее верх затащили огромную бочку и подвели к ней трубы. Когда бочка переполнялась или замерзала, то потоки воды часами текли по стенам. А огромный танцевальный зал с балконом для музыкантов превратили в физкультурный, обезобразив баскетбольными щитами. Я уже не говорю о судьбе рыцарского зала или спален.
Мы с Ириной молчали, почему-то ощутив вдруг и свою вину в случившемся. «Господи, прости наш, грешных!», – мелькнуло у меня в голове.
Будто читая мои мысли, Сергей сказал:
– Мне кажется, это – кара всем нам и тем, кто жили до нас, за наше равнодушие к окружающему. За грехи предков приходится платить потомкам. Знаете, в 1928 году жена Владимира Семеновича Храповицкого, Елизавета Ивановна прислала сюда письмо из Франции. Насколько помню, она писала, примерно, так: «Дорогие крестьяне! Обращаюсь к вам с просьбой помочь мне, чем можете. Мой муж скончался в нищете. Я осталась теперь одна, больная и старая, работать не могу. А у нас не было детей. Да хранит Бог вас всех!..» Бедная женщина! Ответ, который она получила от «общего собрания граждан», начинался словами: «Валите от нас…» Дальше шли матерные слова.
От того радостного утреннего настроения, которое было у Сергея при нашем знакомстве, не осталось и следа. Казалось, ему вообще не хотелось больше говорить. И тут паузу заполнила Ирина:
– Знаете, у нас в доме есть маленькая книжечка-путеводитель «Города и замки Луары». Я часто с удовольствием листаю её. Какие в ней фотографии! Тем замкам уже несколько сотен веков, но все они в прекрасном состоянии, а вокруг них чудные пейзажи. Их называют «историческими камнями Франции». Туда привозят туристов. И почти каждый замок превращен в музей. Или музей изящных искусств, или музей охоты, или ковров, или Орлеанской Девы, почты, даже культуры каменного века. Каждое здание вместе с окрестностями считается крупным художественным достоянием нации, естественным напоминаем об истории страны.
– А чувствуете ли вы, что находитесь в месте, которое хоть кого–то интересует? – прервал Ирину Сергей. – Хотя существует множество людей от какого-нибудь мелкого районного или областного чинов ник а до министра культуры, которые получают зарплату за охрану памят ник ов в том числе и этого замка. Получают и преспокойно живут, не зная ни о Хоненевых, ни о каскаде прудов. И то, что с их попустительства уничтожается, как вы сказали, достояния нации, ник то не сможет поставить им в вину ни по совести, ни по статье закона. Всё их нерадение будет списано на снег, дождь, время или предыдущих чинов ник ов.
Пока мы стояли возле замка, мимо нас время от времени проходили люди, проезжали велосипедисты и даже подростки на мотоциклах. По-видимому, дорогой через парк и замок, местные жители сокращали себе путь.
– Сережа, а здешние люди что-нибудь помнят о прошлом усадьбы?
– Ничего! По крайнем мере, я не встречал ник ого, кто слышал бы о внутреннем убранстве замка или о его хозяевах. Зато мне рассказывали, как разоряли великолепный театр Храповицкого в парке, и как женщины спешили к месту грабежа, надеясь украсть хотя бы кусок материи с кресел или обивки стен. Может быть, кто-то из них жив и до сих пор. Каются ли они в содеянном? А то, что по парку ездят на мотоциклах и ходят в магазин, вредит не только усадьбе. Гораздо хуже, что и стар, и млад ежедневно видят поругание нашей истории и культуры и привыкают к этому. Это мы с вами возмущаемся. А посмотрите, как спокойно проходят остальные. Наверное, также во время войны привыкают ходить мимо трупов.
Тягостное ощущение от нашего разговора все усиливалось, и, почувствовав это, Сергей повел нас по парку. Неподалеку от дворца оказалась великолепная прежде церковь с зеленой черепицей на шатровой крыше.
– Освящена в 1899 году в честь мученицы царицы Александры, преставившейся в 303 году от Рождества Христова – пояснил Сергей. Входить в нее, бывшей прежде складом горюче–смазочных материалов, мы не стали и лишь пытались представить себе, каким красивым был храм внутри прежде.
Больше смотреть было не на что. Правда, неподалеку от усадьбы сохранилась чудная деревянная станция при узкоколейке, но, по словам Сергея, она вот-вот развалится и, оберегая наши души, он не советовал ехать к ней. Не желая прерывать наше неожиданное знакомство, мы договорились встретиться с Сережей и его супругой у нас во Владимире. А он, в свою очередь, обещал привезти старые фотографии Муромцева: церковь, театр, запасный дом, пруд с купальней, виды на цветник и перед замком и на каскад прудов.
Домой мы ехали медленно и молчали. Будто бы возвращались с похорон или с поминок по близкому человеку. Было жалко Сергея, «его» Хоненевых, старый замок. И стыдно за нас самих, за черствость наших душ.
На подъезде к первой деревушке от автобусной остановки отделилась фигура человека с поднятой рукой. Я подал знак поворота и выключил передачу.
Спустя год в замке Храповицкого в Муромцеве возник пожар, едва не уничтоживший всё здание. От крыш с черепицей и интерьеров не осталось почти ничего. Пожар «тушили» так, что огонь возобновлялся и на второй, и на третий день. Газеты сообщили: «виной загорания стали детские шалости».
1994 г
Хоненев N Рахман Третьяков-сын
(1570) в 1570 за ним поместья 190 четвертей (1570)
Хоненев Александр Андреевич
(1780--,1826) служил в лейб-гвардии Преображенском полку сержантом (1790-1795) поступил в Морской шляхетский кадетский корпус кадетом (1796.02.07) гардемарин (1798.05.15) на фрегате <Богоявление> плавал от Кронштадта до Карлскроны и Стокгольма, мичман гребного флота (1801.05.17) уволен от службы с чином лейтенанта (1804.12.15) служил в Экспедиции Кремлевского строения (1805-1808) состоял при делах Государственного казначея (1808-1811) в штате Министерства полиции (1811-1816) городничий в Сольвычегодске (1812-1816) коллежский асессор (1808.05.08) штабс-капитан Таврического гренадерского полка (1816) в отставке с чином коллежского асессора (1820) За ним во Владимирской и Саратовской губерниях 464 души. ~a) NN, б) Анисья Алексеевна
Хоненев Александр Иванович
(1762) в 1762 поручик (1762) помещик Владимирской и Саратовской губерний (1782)
Хоненев Алексей Степанович
(1776,--1798/1806) капитан (1776,1798) за ним 157 душ в сельце Демидово и деревне Дорофеево Судогодского уезда
Хоненев Андрей Александрович
(1806/1807--,1852) служил в Ладожском пехотном полку (1824-1830) уволен с чином поручика (1830.01.26) за ним 286 душ в Судогодском уезде Владимирской губернии, в Саранском уезде Пензенской губернии, в Касимовском уезде Рязанской губернии. ~Надежда Степановна Языкова (р. 1807ум. после 1849) дочь подпоручика Степана Никитича Языкова и его жены Александры Сергеевны Бартеневой
Хоненев Андрей Никитич
(1734) в 1734 служил драгуном, капрал (1734) прапорщик (к 1763) помещик деревни Лухтоново Су-догодского стана Владимирского уезда, род его записан в синодике Боголюбова монастыря
Хоненев Андрей Петрович
(1754--1813) служил в лейб-гвардии Семеновском полку (1771-1781) гвардии прапорщик при отставке, заседатель Судогодского уездного суда (1782-1784) су. догодский уездный судья (1794-1796) подписал Адрес императору Аленсандру I от судогодских дворян по случаю восстановления Судогодского уезда (март 1804) судогодский уездный предводитель дворянства (1806-1813) За ним во Владимирской, Пензенской и Костромской губерниях 634 души. ~Варвара Васильевна Чубарова (р.ок. 1762-ум. после 1813) дочь капитана II ранга Василия Ивановича Чубаров
Хоненев Афанасий Михайлович
(1715,1719) помещик деревни Аннино (1719) и села Картмазово (1715--1720) Владимирского уезда
Хоненев Богдан
+Кузьма Третьяков-сын (1570) в 1570 владимирский дворянин, поместье 260 четвертей (1570) служил <на коне в тегилее в саадаке в сабле>
Хоненев Даниил Иванович
(--1781) поступил на службу гардемарином (1721) мичман (1730.02.04) командовал придворной яхтой <Декроне> (1736) лейтенант от солдат (1740) мастер (1741.12.03) уволен к статским делам коллежским асессором (1743.09.28) надворный советник (1751) помещик Владимирского уезда. ~Прасковья Семеновна Языкова (ум. ок. 1781) дочь майора Семена Тимофеевича Языкова и его жены Ирины Никитичны Акинфовой. Брак бездетный
Хоненев Дмитрий Петрович
(1757--,1813) служил в лейб-гвардии Семеновском полку (1771-1785) по болезни отставлен гвардии подпоручиком, жил в сельце Рыково Судогодского уезда, за ним во Владимирской, Пензенской, Симбирской, Нижегородской и Тамбовской губерниях 1195 душ (1800) Холост
Хоненев Иван Михайлович
(--1734) капитан, помещик села Картмазово и деревни Аннино. ~a) NN, б) Марфа Петровна (упом.17|61)
Хоненев Иван Петрович
(1678) стряпчий (1678) помещик деревни Окулово Владимирского уезда
Хоненев Никита Сергеевич
(1670,1692) стряпчий (1670--е-1692) поместный оклад 100 четвертей